Журнальный зал: Знамя, 2. К прежней моей няне, сектантке, претензий вроде не было (“Сектанточки — они для нас, конечно, не того, зато они очень чистые и честные”), но как- то в пост я потянулся к ней рукой, измазанной котлетой, коснулся ситчика, и вмиг пристойно- постное лицо ее сделалось хищным — она пихнула меня так, словно я был комом грязи. Я, отлетев, ударился затылком об обои — и по сей день ломаю голову: во вред или во благо мне ее ушибли уже в самом начале жизни.
Сектантка Клавдия была изгнана без наказания, ушла от нас без покаяния, неясно чем гордясь, и в доме появилась Мария с татуировкой. Ей было велено присматривать за мной, трехлетним, и за моей годовалой сестрой. Друзья- доброжелатели пеняли моему отцу: — Ты спятил, брат, а еще комсомольский работник. Мало тебе той мракобески — выкопал эту шваль. Ты иногда слушаешь, что тебе говорят?
А говорят, она во время оккупации прилежненько трудилась в солдатском бардаке на Советской, за что и отсидела что положено уже после нашей победы.— Быть того не может! Само собой, спросила не впрямую, а словно бы сетуя на склонность некоторых наших людей к недобрым сплетням. На первый взгляд, казалось: какая беззащитность; на поверку выходило: броня. Веря явной брехне о себе, еще и довирая от себя вдогон брехне, Мария вынуждала сомневаться и в возможной правде; чем больше узнавали мы о ней, тем меньше знали — то есть мы не знали о Марии ничего достоверного. Значился в ее биографии немецкий бардак или не было бардака, сидела она послевоенный остаток сороковых или нет, а если и сидела — за бардак, или ни за что, или за что другое, и правда ли, будто счастливейшей ночью во всей жизни Марии была ночь в ресторане гостиницы “Аврора” — поди проверь, тем более что ночь, пожалуй, и была, но кое- что в ней представляется чрезмерным, безумным даже; ты уж готов, заслушавшись, завидовать Марии, да червь сомненья тут как тут: а ивпрямь ли та ночь была так хороша? По словам ее, как и она, татуированных товарок, то и дело попивавших белую на нашей кухне, Марии вскоре после зоны подфартило мыть в “Авроре” посуду, и вот однажды директор ресторана Невсесян велел ей задержаться после работы.
С Николаем Николаевичем, с Федором Семеновичем я, допустим, согласен. Январь Выходит вторая книга стихов Гумилёва — «Романтические цветы». 25 мая Вместе с поэтессой Е. И, Дмитриевой Гумилёв едет к Волошину в. Кузмина «Осенние озера» и Ю. Балтрушайтиса «Горная тропа». Гумилёв, «Огненный столп» (стихи)». Брестские ворота. Жёлтый саквояж. Рубин из короны Витовта Под тремя башнями. Огненной тропой. Третья причина. Майор из Варшавы.
Мария, брови наслюнив, гадала: для чего. Оказалось, в станционных буфетах Пскова, Порхова, Пыталова, Дна и Тулебли, в вагонах- ресторанах скорых поездов “Псков—Москва”, “Ленинград—Варшава” и пассажирских “Киев—Ленинград” и “Таллин—Москва” внезапно кончилось холодное яйцо вкрутую.— Задание тебе одно, — сказал Марии Невсесян, — варить, варить и варить. Никогда еще Марии не доводилось видеть столько свежих яиц вблизи.— Ты можешь есть их — не на вынос! Она варила яйца до рассвета, не присев и не вздремнув, и съела ровно сорок штук.
Страница автора на языке: Русский. Средняя оценка книг: Оценка 7.63 (8). Пол: мужской. Редактировал(а): RIP 26 июня 2015, 18:06 .
Сам я слышал от нее всего лишь три, если можно так сказать, песни. Она напевала их моей сестре в унылом ритме колыбельной, всегда на один мотив, вернее, безо всякого мотива, укладывая спать, и всякий раз — в такой последовательности: “Дорогую рыбу ела, дорогого судака. Голодала она потом недолго, зато довольно долго процветала, торгуя на задах базара поношенной мужской одеждой. Сведя знакомства в гарнизонах, она скупала за копейки у старшин бросовое и подлежащее уничтожению домашнее тряпье с плеча призывников.
Стирала, что отстирывалось, латала, подшивала, никогда не гладила — и тянула на базар. Там, за рядами палкинских картошек и пыталовских кочнов, эстонских кур, сыров, печерских огурцов, уже у проезжей части, где толклись, цепляясь втулками, колхозные подводы, вздыхали, всхрапывая, лошади, орали воробьи, — почти на берегу Псковы, на крутизне, над сладко коптящей трубой Гельтовой бани всякий нищий с паперти Троицкого собора мог за гроши одеться у Марии с ног до головы, любой художник из новейших, желавший быть как будто вольным парижанином, но с русской душой, ходить повсюду и где хочет в пестрой перекрашенной рванине, мог найти у Марии рубаху с косым воротом, каких давно не носят в городах, или с вышитым, за который, правда, не у нас, а в Киеве лет через десять стали запросто давать все десять лет, пиджак из довоенной чесучи, плащ с резиновой подкладкой или свитер с мишками и олешками.
Мария торговала галстуками в звездочку и в горох, брюками в клетку, в искру и в полоску, с лоснящимся и сальным сиянием на заду, с зияньем дыр на вздутых, вытертых коленках. Кузнец Смирнов из Ленинграда охотно брал береты и шарфы, мужики с Запсковья — штаны и ватники для грязных и холодных уличных работ, ответработникамиз области порой перепадали за ничто клеенчатые шляпы и почти новые на вид, хотя и без подметок, сапоги. В пятьдесят седьмом году лавочку прикрыли, но и статьей Марию огорчать не стали: она ведь, в сущности, не делала ничего плохого. Штрафанули, припугнули, да и отпустили, в спину пальцем погрозив. Надо было есть, и Мария, немного помытарясь, устроилась в детские ясли на Леона Поземского, сперва уборщицей, потом и нянькой.
1921 nikolay zabolockiy Голубиная книга. В младенчестве я слышал много раз. Полузабытый прадедов рассказ. О книге сокровенной. В настоящей книге своими воспоминаниями о Тынянове делятся такие. Система Карамзина, Дмитриева, Жуковского не: была ошибочной. Новое стоит в огненной могиле и спорит и с Данте, и с его родом, и с: его . Наиболее полная подборка стихов Николая Дмитриева. Побывал на Северном полюсе с экспедицией Шпаро. Автор книг: "Я — от мира сего". Ушло зверьё неведомой тропой, Оставив нам с . Второй известен зрителю под названием «Тропа». Когда мы все посмотрели, возникли вопросы: «Где и как найти этого человека?
Мой отец увидел ее весной пятьдесят девятого: она тянула за бельевую веревку дюжину детей мимо церкви Козьмы и Демьяна; детки шли очень смирно, с двух сторон по шестеро за веревочку держась, и отец мой умилился. К тому времени злая сектантка была уже месяц как отставлена, и мы с сестрой до того разошлись, что у матери начались мигрени. Отец позвал Марию к нам, суля ей деньги, стол и уважение. Мария день поколебалась и поприкидывала. Предложение поселиться с нами на одной жилплощади решило исход дела. Думаю, она была хорошей нянькой: я не запомнил от нее обид. И у родителей моих с нею почти не возникало вздора.
Лучшие и новые книги 2017 автора: Дмитриев Николай Николаевич в интернет-магазине. Николай Дмитриев - Огненной тропой обложка книги . Руководство По Ремонту Тойота Прадо здесь.
Бывало, выпьет лишнего. Случалось, принесет с прогулки чужую сумку с полбуханкой хлеба и полукругом чайной колбасы.— Нашла на набережной, — докладывала она моей матери с удивлением и восторгом. Разъелись люди: чуть коленкор полопался — и уже на помойку? Там многие гуляют: погода — чистый рай. Краснопевцевых встретили. Савраевых встретили.
Бунзен встретили, шла с портфельчиком. Новиков шел с супругой, сперва туда, потом обратно? Хлеб в сумке видела? Колбаса, ты понюхай, свежая, хлеб мягкий, можешь потрогать, и я спрашиваю тебя, Мария Павловна, последний раз: больше никого на набережной не было? Ты вспоминай, подумай как следует, а я подожду. Мария надувала щеки, делалась багровой и не моргала.
Потом спохватывалась: — Как же никого? Там две дуры газон стригли, позади нашей скамеечки. А сумка- то на скамеечке как раз и стояла.
И в магазин зайди: у нас кончается комбижир. Проще всего предположить, что в тот июньский воскресный день, который до сих пор занимает мое воображение, Мария отправилась в магазин — как раз за хлебом и за комбижиром. День был полон гулких, как медь, и медно бухающих звуков — их издавали репродукторы на фонарях Пролетарского бульвара. То были звуки победительного баритона, каким тогда обычно объявляли спортивный результат, научный подвиг или трудовой рекорд. Раздвоенные эхом, рассеянные утренним ветром с Великой, раздробленные криками воробьев и бодрой погудкой “волг” и “побед” на перекрестках, они никак не давались осмысленному слуху, но стоило их ухватить и удержать — складывались в слова, откуда- то знакомые Марии: про месяц с левой стороны,про месяц с правой стороны, потом — про чудное мгновение и про любовь еще, быть может. Навстречу Марии шли люди в свежих рубашках и светлых ситцах, шли стайками, толпами, порознь и попарно, с фотоаппаратами и баянами, с туго набитыми сумками в руках, с предвкушением праздника в глазах.
Мария, со своей пустой авоськой, в мятой юбке и домашней блузке, вдруг увидела себя со стороны всем чужой и совершенно одинокой.